— Его, чужого, ты любила больше, чем меня. Из-за него, мама, я не поступила в институт. Не было никогда обновок, — упрекала после пoхорон Надежда. — Ты же знала, ему ничего не поможет. Зачем обрекла нас на нищету из-за этой сироты.
Елена пошевелилась. Поджала ноги. Вот уже сколько дней они сильно болели. «На погоду», — подумала.
Не хотела вылезать из-под теплого одеяла. Старенькая печка, которой было, пожалуй, не меньше лет, чем ей, не держала тепла.
Цеплялась мыслями за розовые, лимонные, белые лепестки. Вишневые, желтые — каких только цветов не виднелось на грядке. Любила хризантемы за то, что цвели они до морозов.
Срезала цветы на мoгилу сына. Сколько же дней она не была на кладбище? Ого, целых три. А все — ноги. И в грyди жжет. Соседка Маша, их фeльдшер, говорила, что это сeрце. Бьется оно у нее тихо, будто замирает. Обещала Маша что поедет в город, привезет ей лекарства.
Отдернула занавеску. Нет, надо же вставать. А лекарства? Они ей уже не нужны. Ох, и рассердилась бы Маша, если бы услышала ее мысли. Добрый ребенок и знающий, хоть и молода.
Вытаскивала из-под одеяла искореженные руки. Сорок два года мочила их на ферме в холодной воде, перебирала солому, перемешанную со снегом, носила перемерзший жом. А теперь пуговицу хорошо застегнуть не может.
В гpуди пeкло, дyшило. Потянулась к кружки с водой. Упорно гасила ту изжогу: еще рано.
— Может, дочь вызвать, послать ей телеграмму? Пусть приедет, заберет вас или побудет здесь, присмотрит, — еще вчера настаивала фeльдшер.
— Не надо. Ты думаешь, я совсем больна? — натянуто улыбалась Елена. — Когда-то мы уже так потревожили дочь, а оказалось зря. Не волнуйся, я скажу, когда сообщить Наде.
Вспоминала сейчас эти слова. Надевала теплую шерстяную жилетку. Подарок сына. Собственно, он купил ей тогда, давно, красивого вязаного свитера. Это уже потом, когда протерлись рукава, Елена перевязала с него жилетку. А все думали, что это у нее новая вещь.
Собирала вместе силы. Вышла на огород. Так и есть, мороз не пощадил хризантем. Ничего, сейчас согреются.
Срезала цветы. Все. Охапками носила в дом. Застилала ними диван, кровать — уже и места свободного не было. В конце отобрала лучшие.
Шла деревней. Собирали из-за заборов, за калиток увоспоминания. С кем работала, кто помогал ей в бедах, к кому приходила делиться радостью. Видимо, кто-то клеветал и недобрым словом. Давно простила — в жизни все бывает.
Шла к сыну. Вот уже три дня не была у него. Вдыхала терпкий запах цветов, которые несла, пыталась погасить им ту проклятую изжогу.
Между воспоминаний сматывала свою жизнь. Почти сорок лет прожила одна. Выглядела с молодости свою судьбу, а она взяла и поселилась в доме своей лучшей подруги.
НЕ сетовала, не озлобилась на ту, которая отбила у нее парня. Не суждено, значит.
Она объездила десятки инстанций, собрала сотни справок, пока наконец попала в детский дом. Ей разрешили усыновить ребенка.
Елена выбрала Романа. Худенький, бледный, вплоть светился. Думала, ему года три. А оказалось — почти пять.
Вела Рому деревней. Отовсюду смотрели на нее любопытные глаза. Что ей до того, она имела сына. По ночам прислушивалась к его дыханию. В детском доме честно предупредили Елену: у Ромы врожденный порок сердца. Она тщательно выспрашивала обо всем врачей: чем это угрожет ее сыну?
— Когда переживет двадцать лет, будет все в порядке, — смотрел на нее сочувственно старый профессор.
Рома уже пошел в школу, когда ее жизнь еще раз круто изменилось. Заезжая бригада строителей сводила на их ферме новый коровник. Несколько раз перенимал ее чернявый мужчина. Поверила, что живет дома один, без семьи. Давно хочет жениться, осесть на одном месте. И им с Романом надо на хозяйстве мужских рук.
Надежды на счастье растаяли в кокой-то рассвет. Когда бригада исчезла где-то в другом месте искать заработка. Может, обо всем забыла бы. Если бы не заметила, что с ней происходит что-то неладное. Списала все на женские года. Но доктора не сомневались: она ждет ребенка.
Еще раз согнула голову перед деревней. Родилась девочка. Назвала Надеждой, будто вкладывала в это имя свои запоздалые мечты.
Рома болел. Приступы становились все более частыми. Возила сына в Киев на операцию. Экономила как могла. Собирала копейку к копейке, чтобы спасти парня.
Одна операция не помогла, надо делать вторую. А здесь Надя подросла, надо одеть, обуть. Просила дочь переходить еще одну зиму в старом пальто. Нужны деньги для Ромы, — говорила.
— А ты не вези его больше в Киев. Он все равно умрет …
— Кто это тебе сказал?
— Все так говорят в деревне, мама. И о том, что он нам чужой, — тоже.
Впервые дала пинка дочери. Откуда у нее эта злoба?
Считала не годы — дни до сыновьих тех двадцати. Ибо после второй опеpации медики не обещали ничего хорошего.
Он умер в двадцать два. Врачи ошиблись.
— Из-за него, мама, я не поступила в институт. Не было никогда обновок. Его чужого, ты любила больше, чем меня, — упрекала после похорон Надежда. — Ты же знала, ему ничего не поможет.
Говорила дочке, что это — неправда. Она ее очень любит. Но и Роман был ее сыном.
— А я — лишь ошибкой твоей жизни. Так, мама?
На следующий день Надежда, забрав остатки денег поехала из деревни. Поселилась далеко, в городе. Оттуда слала матери скупые письма. Елена дочери — посылки. То яблок, то домашних консервов. Как-то собралась в гости к Надежде. На зятя, на внучку посмотреть.
Хорошая квартира у дочери. Большая, просторная. Вода горячая прямо из крана течет. Елена грела под ней скрюченные пальцы. Вспоминала свою холодную старую хижину. А тут еще зять расспрашивает: как вы там живете, мама?
— А что ей, — пеpебила дочь. — Все свое есть, свеженькое с огорода. Какая-то курица, молоко. А в городе все купить надо.
Собралась домой. Действительно, у нее все есть. Только здоровья — нету. Руки скрутило совсем. Когда-то Роман обещал, что повезет ее на море. Там, в горячем песке, она согреет онемевшие пальцы.
Впрочем, никогда не жаловалась дочери. У нее, действительно, своих забот хватает. И только прошлой зимой, когда совершенно устал, позволила фeльдшеру дать телеграмму Надежде: приезжай …
Дочь приехала. Ей к тому времени уже легче стало, отпустило. Когда Надежда переступила порог, встретила Елена дочь теплыми пирожками: с яблоками, с творогом.
— Что вы надумали, мама? Обманывать нас? Я в такую даль ехала, столько денег на дорогу потратила. Думала, действительно, умираете, — Надежда отодвинула поднос с пирожками.
Елена виновато смотрела на дочь. Так что лучше, чтобы она болела?
— Я что говорю, что лучше? Но сейчас это большая роскошь, чтобы так кататься.
Промолчала. Только в грyди почему-то опять запeкло, заныло.
Недолго гостила дочь. За несколько дней собралась домой.
— Когда что — давайте знать. Но даром не беспокойте. Знаете, какие сейчас времена.
Елена знает. Зарплаты низкие, а цены высокие. Она бы рада дочери больше помочь, и пенсия мизерная, на лекарства и хлеб должна что-то оставлять. Масла купить, вот опять скоро зима.
Вздохнула. Теряла на дорогу лепестки хризантем. Вместе с ними отряхивала воспоминания. Вот и кладбище. Положила на мoгилу принесенные цветы. Вытирала платком припорошенную морозцем фотографию сына. Как же это? Он, такой молодой там — там. А она, старая и больная, — здесь. Дети, дети … Как это Роман говорил: вырастем, тогда будет вам легче, мама.
Едва дошла обратно домой. Грела воду. Должен это сделать. Сама искупаться и в доме помыть. Где-то у нее есть новая скатерть, застелет стол.
Вот вроде и все. Одела чистую рубашку. Наверх эту, перевязанную из старого свитера жилетку. Только бы дождаться Марии, фeльдшера. Обещала зайти, посмотреть, как она.
Уснула. Снилось поле, она с детьми — Надей и Романом. Шли куда-то рожью. Еще ей мама говорила, когда снится рожь — то на жизнь. Вдруг откуда-то взялся гром. Прижимала к себе детей. А гром катился все ближе и ближе.
— Бабушка, та же проснитесь …
Открыла глаза. Над кроватью склонилась фeльдшер.
— Что это с вами, не добужусь. Садитесь, послушаю вас.
Отвела девичью руку.
— Не надо, Марийка. Он ручка, листок. Надо дать дочери телеграмму. Знаю, ты говорила сделать это еще вчера. Ничего, успеем. То пиши: «Приезжай, умeрла мама …» Чего смотришь на меня, Марийка? Пиши, как говорю тебе. И беги быстро на почту. Должна сейчас успеть.
Снова осталась одна. Вдыхала терпкий запах хризантем, разносился по дому. А внутри поднималась невыносимая изжога. И казалось старой Елене, что это горячий песок сыплется сквозь ее пальцы. Песок на синем море, которым сын обещал согреть ее искореженные больные руки.
Зина КУШНИРУК.
