Она лежала в летнем сарафане и босоножках, накрытая тонкой простыней. На дворе было — 30 °С. Место под могилу двое суток отогревали кострами. Дура-жена стояла на своем. Дескать, что бабушка приготовила, то и надели. А мертвое тело мороза не боится, потому как не чувствует!

Петр не знал, что чувствует бабка жены, но сам почему-то испытывал неловкость. Ну не по-человечески это, если можно так сказать про покойного, хоронить зимой в чем мать родила! Он еще раз взглянул на заледеневшее лицо, почти слившееся с подушкой, плюнул и отвернулся.

Гроб забросали комьями мерзлой земли, быстро выпили по чарке за помин души и поспешили домой, в тепло — помянуть как следует. Стол был накрыт от щедрот русской души: кутья, блины, клецки, холодец и прочее. Рюмки тоже не пустовали.

Через час скорбные лица разгладились и зарумянились. К вечеру собравшиеся, как это частенько бывает, забыли по какому поводу встретились. За столом шутили, смеялись, лезли обниматься. Еще чуть-чуть — и потребовали бы гармошку.

Петр в общей вакханалии не участвовал. Сидел, сгорбившись, на углу стола и думал об умершей бабке. Каково ей там, в ледяной могиле? Пусть плоть мертвая — душа-то живая. Ну, как обидится на них за такое небрежение, станет являться, пугать. Суеверный Петр украдкой крестился и просил усопшую о прощении.

Ночью его разбудил крик жены. Она вжалась в спинку кровати, таращилась в темноту и шептала: “Уходи! Забирай, что хочешь и уходи!” Петр включил свет — в комнате никого не было. Он принес воды и добился от испуганной женщины внятного рассказа.