Женщины, которых били в детстве и которые сами срывались на своих детей, рассказали «Снобу», как это сказалось на них самих и отношениях в семье. Мы продолжаем исследовать тему насилия в семье и как меняется отношение к нему. 30 июля в Совете Федерации заявили, что в ближайшее время в российское законодательство может быть введена уголовная ответственность за домашнее насилие
«Когда сын бросился на асфальт и начал истерить, мои нервы не выдержали»
Инна, 41 год
У меня двое сыновей, сейчас им 22 и 16 лет. Я была категорической противницей физических наказаний по отношению к детям и оставалась ею до рождения второго ребенка. Считала, что люди, которые поднимают руку на собственных детей, — изверги и к тому же глупые, потому что не умеют разговаривать с детьми. Меня саму в детстве практически не наказывали: максимум, что мама могла себе позволить, — шлепнуть полотенцем по шее, но до этого ее реально надо было довести. Отца у меня не было, только отчим. Он, к счастью, никогда не лез в разборки со мной, предпочитая все оставлять на усмотрение мамы.
Своего первого ребенка я растила без отца. Жила с мамой, отчимом и двумя братьями-школьниками. Материально мне помогала мама. Все остальное было на мне: ребенок, братья, хозяйство. На работу я пойти не могла — в садик не пробьешься. До 5 лет я так и просидела дома, потом мама пошла на уступки и разрешила мне поработать. Когда сын пошел в школу, она сказала: «Увольняйся, надо с ребенком делать уроки, я не собираюсь этим заниматься». Пришлось уйти, хотя денег катастрофически не хватало.
Сына я вообще никогда не трогала, но он и ребенок был сам по себе понимающий. Хотя случалось, что и утюг включал, утащил втихаря кипятильник и диван поджег, но это я недоглядела. Сыну достаточно было просто объяснить, почему нельзя так было делать и чем это может кончиться. Когда в 11 лет я застала сына в курящей компании (сам он не курил), для профилактики показала ему ремень и сказала: если поймаю с сигаретой, попу в полосочку сделаю. Вот и все.
Когда мы вышли из магазина на улицу, младший кинулся на асфальт и стал колотить руками-ногами. Успокоить его не получалось
Со вторым ребенком все было гораздо хуже. Его я родила, уже будучи замужем. Муж с ребенком мне совсем не помогал, пропадал с друзьями и приносил домой копейки. Дети были исключительно на мне и в материальном, и в физическом, и в эмоциональном плане. Второй сын родился гиперактивным и очень мало спал по сравнению с обычными младенцами. Он рос агрессивным и совершенно ничего не хотел понимать, его невозможно было заинтересовать или отвлечь. Если что-то шло не так, как ему хотелось, он начинал драться или истерить. Успокоить его было просто нереально. Отец пару раз порывался отлупить ребенка, но я его останавливала. Я перепробовала все — от хороших слов до игнорирования (так он мог и час, и два орать).
Мы ходили к невропатологу и психологу — не помогло. В результате я попала в больницу с нервным истощением. Младшему тогда было три с небольшим года. После моего возвращения домой сын целую неделю вел себя хорошо — соскучился очень. Потом мы пошли в магазин, старшего в школу собрать. Младшего оставить было не с кем, пришлось взять с собой. Пока я помогала старшему примерять брюки и пиджак, младший полез в складское помещение. Естественно, ребенка оттуда вывели, а он закатил такую истерику, что нам пришлось бросить все и ехать домой. Когда мы вышли из магазина на улицу, младший кинулся на асфальт и стал колотить руками-ногами. Успокоить его не получалось. С большим трудом я привезла его домой. Вот тут мои нервы и сдали: я взяла отцовский ремень и отшлепала сына раза три. Он — в крик. У меня сердце кровью обливалось, еле сдерживалась, чтобы не подойти и не пожалеть его. Потом вижу, он уже на публику истерит. Подошла и спокойно сказала: «Я жалеть тебя не буду, ты себя очень плохо вел, и я больше с тобой не разговариваю». Он замолчал, удивленно на меня посмотрел, что-то спрашивать начал, а я не отвечала. Когда он заплакал и попросил прощения, я объяснила, что он сделал не так и почему я так поступила. Это был первый раз, когда сын меня слушал. Мы с ним обнялись, поплакали вместе, договорились, что так делать больше не будем. Истерики прекратились. И, если сын вел себя плохо, я просто объясняла ему, почему так делать нельзя и что либо он успокаивается, либо я с ним не разговариваю. Срабатывало как по волшебству! И это самое тяжелое наказание до сих пор. Ремнем с тех пор мы больше не пользовались, но он лет до десяти всегда висел на видном месте.
«Я всегда была “злым полицейским”»
Наталья, 36 лет
Мы с мужем и двумя сыновьями 5 и 15 лет живем со свекром. Дедушка не принимает участия в воспитании внуков. Муж не имеет представления, как воспитывать детей, и придерживается роли «папа-друг». Мне хотелось бы, чтобы его было больше в жизни детей. Мы с мужем долгое время играли для детей в злого и доброго полицейского, «злым» была я. Со временем контраст сгладился, но роль верховного судьи по-прежнему исполняю я. К нам часто приезжает моя мама, которая всегда помогает мне с детьми. Правда, мне не всегда нравятся ее методы: она по старинке пугает бабайкой, полицейским, чтобы добиться от ребенка послушания (я против воспитания страхом), и запрещает лазить на площадке, пачкаться, тогда как я к этому отношусь спокойно.
Я всегда была против физического насилия: меня в детстве не били и мой муж никогда не орал и не бил сыновей. Но с первенцем мне было тяжело: я постоянно была им недовольна, а повышенная тревожность и усталость доводили меня до грани. Ребенок плохо спал, много плакал. Однажды я несколько часов безуспешно пыталась успокоить сына (никого, кроме нас двоих, дома не было, все на работе) и в сердцах швырнула его в кроватку. Ему было всего пару месяцев. Мне не стало легче (и никогда после не было). Ужасную беспомощность, ненависть к себе, стыд и чувство вины — вот что я чувствовала.
Хотя признание «болезни» не означало молниеносного излечения, мне стало понятно, над чем работать
Со временем срывы стали чаще. Регулярно орать на ребенка стало для меня нормой. Иногда я позволяла себе шлепнуть его или дать подзатыльник. Поначалу я оправдывала себя тем, что воспитываю сына. Позже я научилась извиняться за свои действия перед ребенком: это тоже не приносило успокоения, но так правильнее по отношению к сыну. Ужаснее всего, что ребенок не перестает тебя любить, он принимает все с покорностью и, как бы ему ни было обидно, прощает тебя. К слову, при всей моей истеричности старший сын сейчас ближе ко мне, чем к кому-либо. Он знает, что я могу наорать, но, к счастью, не боится меня. Я понимала, что физические наказания вырабатывают у ребенка страх, и старалась, чтобы этого не произошло.
Когда сыну было около четырех лет, срывы стали для меня проблемой. Ухудшали ситуацию непростые отношения с мужем из-за его алкоголизма, я была постоянно на взводе. Тогда же я осознала свою проблему и стала искать информацию в интернете.
И, хотя признание «болезни» не означало молниеносного излечения, мне стало понятно, над чем работать. Я наткнулась на лекцию психолога Ирины Млодик, которая стала первой ступенькой к моему исправлению. Банальное просвещение по поводу особенностей психического и физического развития детей, разбор своего психического состояния позволили мне не доходить до грани. Со вторым ребенком я была спокойна, как удав, и только пару раз срывалась на крик.
«Когда чувствую, что на грани, стараюсь уйти из дома»
Елена, 47 лет
Сейчас моему единственному сыну 24 года. Всю его жизнь нам очень помогает моя мама — его бабушка. Своего ребенка я никогда не била. Я знаю о родительском ремне не понаслышке и к телесным наказаниям отношусь крайне отрицательно: по себе знаю — не поможет, даже хуже будет. Родители били меня в подростковом возрасте за друзей, за сложный возраст, за вранье, и кончилось это тем, что я просто рассказывала родителям еще меньше правды.
Но и у меня случались срывы. Впервые я накричала на сына, когда он учился в третьем классе. Мы делали домашку по математике: в примере из двух цифр и ответа надо было проставить действие. Сын начал гадать, просто перебирать все возможные, не думать, а именно называть умножение, сложение, деление, вычитание… Он занимался этим минут сорок, не хотел даже слегка задуматься. Я накричала и встряхнула за шиворот. Ударить — никогда. Но даже после такого я чувствовала ужасный стыд и обиду на себя. Мы не разговаривали пару часов. Но по своему опыту я знаю, что игнорирование — самая мерзкая пытка, поэтому я приготовила ужин и позвала сына к столу и вела себя так, будто ничего не было.
Я стараюсь не срываться, но я человек импульсивный: могу накричать, правда, злобы не держу. Обычно, если чувствую, что я на грани, стараюсь выйти из комнаты или даже из квартиры, остыть, переключиться на что-то другое и как-то этим отвлечься. Что касается извинений… Тут ситуации разные. В семье меня не считают авторитетом, и никто никогда не извиняется передо мной. Я стараюсь сгладить моменты, если не права, если права — извинений не требую. Веду себя по ситуации.
«Когда на меня поднимали руку, я чувствовала только ненависть»
Татьяна, 29 лет
Лет до 10–11 родители время от времени били меня с братом-погодкой за непослушание: папа отвешивал подзатыльники или бил ремнем, мама лупила тонкой деревянной палкой, скакалкой или просто трясла, впиваясь в кожу ногтями, так что потом долго оставались следы. При этом мать защищала нас от отца, даже если до этого сама жаловалась на нас и просила наказать. Мы не делали чего-то из ряда вон выходящего, не поджигали квартиру, например, нас наказывали за то, что мы слишком шумели или дрались с братом. За непослушание на нас либо кричали, пугая ремнем или еще чем, либо поднимали руку.
От матери доставалось чаще. Отец бывал дома только вечером и практически не общался с нами. Все мое детство он сидел в кресле и читал газету или смотрел телевизор. Близких отношений у нас с ним так и не сложилось. На матери, которая первые годы моей жизни проводила в больницах из-за слабого здоровья, был весь дом и дети. Ей никто особо не помогал. Иногда приезжала бабушка, но она жила очень далеко, поэтому это случалось раз-два в год. Поэтому неудивительно, что мать периодически срывалась на нас. При этом матери я особо никогда не боялась. Но лет до 17–18 очень боялась отца и не смела ему противоречить. Раз пять за все мое детство отец бил мать, рукой, палкой или ремнем. Он мог сделать это за плохо подогретый суп или за неверно сказанное слово. В такие моменты он, как правило, был пьян. И это было очень страшно. Мать запиралась с нами в комнате, отец ломился в дверь и орал, чтобы мы заткнулись и перестали плакать.
Ничего, кроме ненависти, физические наказания во мне не оставляли, и в смысле воспитания толку от них было ноль
Я очень хорошо помню, что, когда меня наказывал отец за дело или просто потому, что я попалась под горячую руку, я убегала и, сжимая зубы, сквозь слезы шепотом желала ему смерти, а еще мечтала вырасти и отомстить. Когда меня била мать, я могла в отместку выпалить что-то вроде: «Мало тебя отец бил!» Ничего, кроме ненависти, физические наказания во мне не оставляли, и в смысле воспитания толку от них было ноль. Повторюсь, руку на нас поднимали не так часто. Мои родители не были какими-то монстрами: мы были желанными детьми, нас любили и старались, чтобы мы ни в чем не нуждались, хотя жили мы бедно. Они просто не умели по-другому.
Мама до сих пор вспоминает, как подняла на меня руку в первый раз: мне тогда было около года, я не хотела сидеть в кроватке и просилась на руки, у мамы было много дел по дому и взять меня из кроватки она просто не могла. Я продолжала хныкать, уговоры на меня не действовали, и тогда мать шлепнула меня. «Ты стала плакать, а у меня аж сердце сжалось, хотелось подойти, обнять, но я сдерживала себя. Ты поплакала, а потом так и уснула. Проснулась через пару часов и уже все забыла, улыбалась. У меня аж от сердца отлегло». Сейчас, когда мы с братом давно выросли, она, конечно, говорит, что детей бить нельзя. Когда я спрашиваю у нее: «А как же мы? Ты же нас била!» — мама отмахивается, что мы просто не понимали по-другому.
Я противник любых видов насилия. Не знаю, благодаря или вопреки воспитанию родителей, но в социальном плане мы состоялись. Правда, у меня нет своих детей. Одна из причин — я боюсь превратиться в свою мать.
Анна Алексеева
