10 цитат из болдинских писем Пушкина

Пушкин провел в самоизоляции три месяца и не только не сошел с ума, но написал множество шедевров в самых разных жанрах. Читаем его письма и ищем ответы на вопросы, как пережить эпидемию и не спятить на карантине

Чем больше мы погружаемся в карантинный режим, тем чаще вспоминаются историчес­кие прецеденты подобного вынужденного затворни­чества: хочется знать, как в другие эпохи справ­лялись с подобными ограниче­ниями, чем занимали себя и что переживали в столь же непростое время.

Пушкинская Болдинская осень 1830 года, наверное, самый утешительный, можно сказать, терапевтический прецедент. И дело тут не только в чрезвычай­ной творческой продуктивности  За время пребывания в Болдине Пушкин написал не только несколько десятков стихотворений (среди которых немало настоящих шедевров вроде «Бесов» или «Стихов, сочиненных ночью во время бессонницы»), но и цикл «Маленькие трагедии», все пять «Повестей Белкина», поэму «Домик в Коломне», «Сказку о попе и работнике его Балде» и «Сказку о медве­дихе». Это не считая нескольких обширных критических статей и почти двух десятков писем. и вдохновении, с которы­ми ассоциируется Бол­дин­ская осень. Бол­дин­ские тексты Пушкина, и в частности его письма, хорошо показывают всю широкую гамму эмоций и мыслей, владевших челове­ком «с душою и с талан­том»  Автохарактеристика из письма Пушкина жене от 18 мая 1836 года., который был вынужден провести три месяца в отдаленном нижегородском имении. В течение этого времени письма были практически единст­венным сред­ством связи с внешним миром (не слу­чай­но Пушкин называл Болдино «несносным остров­ком»), единственной возмож­ностью для живого диалога.

В числе адресатов в первую очередь невеста Наталья Гончарова, ради кото­рой Пушкин и отправился в Болдино  Для устройства свадьбы, и в том числе изготовления приданого, нужны были средства. У обедневших Гончаровых их не было, и Пушкин был вынужден просить отца выделить часть семейных владений, чтобы потом заложить свою долю и получить деньги., его петербургские друзья и литератур­ные союзники — Петр Плетнев и Антон Дельвиг, московский знакомец и изда­тель Михаил Погодин. При параллельном чтении этих писем хорошо видно, как отличается пуш­кин­ская интона­ция в разговоре с каждым из адре­сатов, кроме того, невесте он почти всегда пи­шет по-французски (но мы цитируем эти письма в русском переводе).

1. О первом появлении холеры

«Ваше письмо прелестно, оно вполне меня успокоило. Мое пребывание здесь может затянуться вследствие одного совершенно непредвиденно­го обстоя­тельства. Я думал, что земля, которую отец дал мне, состав­ля­ет отдельное имение, но, оказывается, это — часть деревни из 500 душ, и нужно будет произвести раздел. Я постараюсь это устро­ить возможно скорее. Еще более опасаюсь я каран­тинов, которые начи­нают здесь устанавливать. У нас в окрестностях — Cholera morbus (очень миленькая особа). И она может задер­жать меня еще дней на двадцать! Вот сколько для меня причин торопиться!»

Наталье Гончаровой. 9 сентября

Вырезка из газеты «Московские ведомости» с подсчетом умерших в Нижегородской губернии. 1830 год

Поездка Пушкина в Болдино носила сугубо деловой характер — ему нужно было всту­пить во владение той частью нижегородского семей­ного имения, которую сумел изыскать для него отец, чьи финансовые дела всегда оставляли желать лучшего. Отец героя пушкинского романа в стихах жил долгами — то же самое можно было бы сказать и про Сергея Львовича. Отцу поэта было непросто найти среди своих владе­ний имущество, еще не заложенное им в казну. Но все-таки нашлось небольшое сельцо Кистенево  Этот топоним Пушкин потом использует в повести «Дубровский», где сельцо Кисте­нев­ка станет предметом несправедли­вой тяжбы между старшим Дубровским и Троеку­ро­вым. близ Болдина.

Приехав в Болдино 3 сентября, Пушкин сразу подал прошение о вводе во владе­ние имени­ем, но, так как имение прежде не было разделено, поэту необходимо было оформить Кистенево и выде­лен­ные отцом 200 душ в индивидуальную собст­венность. Все эти действия заняли примерно две недели, и 16 сентября кистеневские жители присягнули своему новому владельцу — «коллежскому секретарю Александру Сергееву сыну Пушкину». Еще примерно две недели Пушкин будет оформлять свидетель­ство о соб­ственности на Кистенево и к концу сентября будет готов выезжать в Москву.

Но 9 сентября Пушкин не мог предвидеть, что «через дней двадцать» эпиде­миологи­ческая обстановка в Нижегородской губернии и других центральных районах существенно ухудшится и уехать из Болдина он сможет только через два месяца. Пока до него доходят слухи о первых карантинах, которые должны остановить эпиде­мию холеры, начавшуюся летом в южных губер­ниях. Появив­шаяся в Тифлисе и Астрахани, к концу августа холера пришла в Саратов и Сим­бирск, случаи болезни были зафик­сированы и в Нижегородской губернии. О нежданной гостье Пушкин пишет Наталье Николаевне и своему другу Петру Плетневу.

2. О кусачем звере «Колера Морбус»

«…Приехал я в деревню и отдыхаю. Около меня Колера Морбус. Зна­ешь ли, что это за зверь? Того и гляди, что забежит он и в Болдино, да всех нас перекусает — того и гляди, что к дяде Василью отправлюсь, а ты и пиши мою биографию».

Петру Плетневу. 9 сентября

Пугать Наталью Николаевну тревожными новостями Пушкин не очень хочет, а вот старинному другу и издателю Петру Плет­неву пишет о «Колере Морбус» с опасениями, хотя и с иронией. На мысли о смерти его наводит и недавняя семейная потеря: незадолго перед отъездом Пушкина из Мос­квы, 20 августа, умер (не от холеры!) его дядюшка Василий Львович, «дядя на Пар­насе», известный сочинитель, друг Карам­зина и Вяземского, творец «Опасного соседа» — пародийно-неприличной поэмы о неудачном походе в бордель.

Портрет Василия Львовича Пушкина. Иосиф-Евстафий Вивьен де Шатобрен. Около 1823 года Музей-заповедник А. С. Пушкина «Болдино»

Пушкин присутствовал при последних минутах умирающего, о которых вспо­минает (видимо, не без доли художественного вымысла) дальше в письме Плетневу:

«Бедный дядя Василий! знаешь ли его последние слова? приезжаю к нему, нахожу его в забытьи, очнувшись, он узнал меня, погоревал, потом, помолчав: «Как скучны статьи Катенина!» — и более ни слова. Каково? вот что значит умереть честным воиным, на щите…»

Василий Львович оказывается для Пуш­кина примером настоя­щего литератора, который не забывает о литературе, даже глядя в лицо смерти.

Можно думать, что Пушкин-племянник похожим образом чувствовал себя в Бол­дине — в тот же день, отослав письма Наталье Николаевне и Плетневу, он завер­шает повесть «Гробовщик». В ней он тоже вспоминает дядюшку Василия Львовича — Адриан Прохоров перевозит свои пожитки с Басманной: на Старой Басманной улице находился дом Василия Львовича  Сейчас там находится Дом-музей Василия Львовича Пушкина..

3. О разнице между невестой и женой

«Ты не можешь вообразить, как весело удрать от невесты, да и засесть стихи писать. Жена не то, что невеста. Куда! Жена свой брат. При ней пиши сколько хошь. А невеста пуще цензора Щеглова, язык и руки связывает…»

Петру Плетневу. 9 сентября

Портрет Натальи Николаевны Пушкиной, в девичестве Гончаровой. Александр Брюллов. 1831–1832 годы Всероссийский музей А. С. Пушкина

Первое болдинское письмо Пушкина к Плетневу отличается той несерьез­ностью и ироничностью тона, которым проще всего встречать неприятные известия и предстоя­щие затруднения. Пока Пушкин иронизирует над собой и своим вынуж­денным «бегством» от невесты и пытается под­черкнуть досто­инства своего поэтического уединения — а он уже успел написать такие стихо­т­ворения, как «Бесы», «Аквилон», «Элегия» («Безумных лет угасшее веселье…»). Но эта ирония выдает беспокойство поэта о бли­жай­шем буду­щем и устрой­стве семейной жизни, которая потребует — и уже требует — от него множества «земных», прозаических хлопот. В письме тому же Плетневу от 29 сен­тября Пушкин вспомнит слова еще одного их общего приятеля — поэта Евгения Баратынского: «Баратынский говорит, что в женихах счастлив только дурак; а человек мыслящий беспокоен и волнуем будущим».

В день 220-летия поэта рассказываем о его лирике на примере пяти стихотворений

Примечательно и ироничное сравнение «дисциплинирующей» невесты с цензором — Пушкин вспоминает цензора «Литературной газеты» Николая Щеглова, не слишком благосклонного к этому изданию, которое к середине 1830 года стало главным печатным органом пушкинского круга. В судьбу Щеглова холера тоже вмешается — он заразится во время очередной вспышки эпидемии и умрет от нее летом следующего 1831 года.

4. О силе любви и безопасности объятий на расстоянии в 500 верст

«Наша свадьба точно бежит от меня; и эта чума с ее карантинами — не отвра­ти­тельней­шая ли это насмешка, какую только могла придумать судьба? Мой ангел, ваша любовь — единственная вещь на свете, которая мешает мне повеситься на воротах моего печального замка (где, замечу в скобках, мой дед повесил француза-учителя, аббата Николя, которым был недоволен). Не лишайте меня этой любви и верьте, что в ней всё мое счастье.
Позволяете ли вы обнять вас? Это не имеет никакого зна­чения на расстоя­нии 500 верст и сквозь 5 карантинов. Карантины эти не выходят у меня из головы».

Наталье Гончаровой. 30 сентября

К концу месяца, окончив хозяйственные дела, Пушкин собрался выезжать из Болдина, мысленно приготовившись к долгой дороге «сквозь целую цепь карантинов»  Из письма к Плетневу от 29 сентября.. Однако в процессе сборов и расспроса соседей Пуш­кин сначала выяснил, что холера пришла в Москву, а затем и что въезд и выезд из старой столицы закрыт (см. следующее письмо).

Старый болдинский дом, который Пушкин называет «печальным замком» (ср. «почтен­ный замок» дядюшки Онегина), напомнил ему о семейных преданиях, в том числе о деде по отцу — Льве Александровиче Пушкине. Поэт упомянет его и в написанной в Болдине «Моей родословной», и в автобио­графических заметках:

«Дед мой был человек пылкий и жестокий. Первая жена его, уро­жденная Воейкова, умерла на соломе, заключенная им в домашнюю тюрьму, за мнимую или настоящую ее связь с фран­цузом, бывшим учителем его сыновей, и которого он весьма феодально повесил на черном дворе».

После публикации этих заметок отец Пушкина был вынужден печатно опровергать эти рассказы о домашнем насилии в родительском семействе: «Отец мой никогда не вешал никого. В поступке его с французом участвовал родной брат его жены А. М. Воейков; сколько я знаю, это ограничилось телесным наказанием…» Однако документы свидетельствуют, что к жестокому обращению с инос­транными слугами Лев Пушкин был склонен и даже оказался под следствием «за непорядочные побои находящегося у него в службе Венецианца Харлампия Меркадии»  Б. Л. Модзалевский. Примечания // А. С. Пушкин. Письма. Т. 2. М.; Л., 1928..

5. О важности самоизоляции и мерах предосторожности

«Въезд в Москву запрещен, и вот я заперт в Болдине. Во имя неба, дорогая Наталья Николаевна, напишите мне, несмотря на то что вам этого не хочется. Скажите мне, где вы? Уехали ли вы из Москвы? <…> Я совершенно пал духом и право не знаю, что предпринять. Ясно, что в этом году (будь он проклят) нашей свадьбе не бывать. Но не прав­да ли, вы уехали из Москвы? Добровольно подвергать себя опасности заразы было бы непростительно. Я знаю, что всегда преу­величивают картину опусто­шений и число жертв; одна молодая женщина из Кон­стан­тинополя говорила мне когда-то, что от чумы умирает только простонародье, — всё это прек­расно, но всё же поря­дочные люди тоже должны принимать меры предос­торож­ности, так как именно это спасает их, а не их изящество и хороший тон».

Наталье Гончаровой. 11 октября

Автоиллюстрация Александра Пушкина к повести «Гробовщик» в беловом автографе. Болдино, 1830 год Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН

В этом октябрьском письме нет и следа былой (само)иронии: Пушкин пони­мает, что вынужден оставаться в Болдине еще надолго, и чрезвычайно трево­жится за невесту, запоздало узнав — от соседей и из «Мос­ковских ведомо­стей» — новости о распрост­ра­нении холеры в Москве. Не имея писем от Натальи Николаевны (следую­щее он полу­чит только 26–27 октября), он наде­ется, что Гончаровы успели уехать из Москвы. «Про­щай­те, прелестный ангел, — закли­нает он невесту по-французски. — Целую кончики ваших крыльев, как говари­вал Вольтер людям, которые вас не стоили».

Рассуждая о реальных опасностях холеры, Пушкин как бы торгуется сам с собой и, может быть, осуждает себя, что решился отправиться в Болдино в разгар нарастающей эпидемии. Позже в так называемой «Заметке о холере» Пушкин напишет:

«Я поехал с равнодушием, коим был обязан пребыва­нию моему между азиатцами  Речь идет о путешествии в 1829 году в Арзрум — город на северо-востоке Турции.. Они не боятся чумы, полагаясь на судьбу и на извест­ные предосторожнос­ти… Приятели у коих дела были в порядке или в привычном беспорядке — что совер­шен­но одно, — упрекали меня за то и важно говорили, что легкомысленное бесчувствие не есть еще истинное мужество».

В этом тексте он тоже будет говорить о необходимости строгих мер и осуждать тех, кто «ропщет, не понимая строгой необходи­мости и пред­почитая зло неизвестности и загадочное непривычному своему стеснению».

6. О важности информированности и вреде слухов

«Я сунулся было в Москву, да узнав, что туда никого не пускают, воротился в Болдино да жду погоды. Ну уж погода! Знаю, что не так страшен черт як его малюют; знаю, что холера не опаснее турецкой перестрелки — да отда­лен­ность, да неизвестность — вот что мучительно».

Петру Плетневу. Около 29 октября

В «Заметке о холере» Пушкин рассказывал о первой своей импульсивной попытке выбраться из Болдина, не продвинувшейся дальше первого карантина, и тоже вспоми­нал свой «азиатский опыт». Именно в этом путешествии Пушкин имел возможность стать свидетелем и «турецкой перестрелки», и начавшейся в Арзруме эпидемии чумы.

7. Об особенностях корреспонденции во время эпидемии

«Милостивая государыня Наталья Николаевна, я по-французски браниться не умею, так позвольте мне говорить вам по-русски, а вы, мой ангел, отвечайте мне хоть по-чухонски, да только отвечайте. <…> Где вы? что вы? я писал в Москву, мне не отвечают. Брат мне не пишет, полагая, что его письма по обыкновению для меня неинте­ресны. В чумное время дело другое; рад письму проколотому; знаешь, что по крайней мере жив — и то хорошо».

Наталье Гончаровой. Около 29 октября

Письмо Пушкина Прасковье Осиповой от 5(?) ноября 1830 года со следами дезинфекционных проколов Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН

Получив наконец записку Натальи Николаевны от 1 октября и узнав, что Гончаровы все-таки остаются в холерной Москве, Пушкин эмоци­онально переходит в письме к ней на рус­ский язык вместо привычного и этикетного француз­ского. Шире становится и интонацион­ный диапазон: с искренним волнением сочетается насмешливость тона — прежде всего при упоми­на­нии о брате Льве, к которому Пушкин всегда относился с покровитель­ственной иронией старшего брата.

Проколотое письмо — яркий признак эпидеми­оло­гически опасного времени: проколы в конвертах позволяли окуривать письма и их содержимое серой или хлором для дезинфекции, а сейчас служат исследо­ва­телям довольно точным датирующим признаком. В то же время сам Пушкин — в письме к компо­зитору Алексею Верстов­скому — критиковал эту почтовую практику с неожидан­ной стороны: «Не можешь вообразить, как неприятно получать проколотые пись­ма: так шершаво, что не воз­можно ими подтереться — anum расцара­паешь».

8. О потребности критиковать

«Дважды порывался я к Вам, но каран­тины опять отбрасывали меня на мой несносный островок, откуда простираю к Вам руки и вопию гласом великим. Пошлите мне слово живое, ради бога. Никто мне ничего не пишет. Думают, что я холерой схвачен или зачах в карантине. <…> Если притом пришлете мне вечевую свою трагедию, то вы будите моим благодетелем, истинным благодетелем. Я бы на досуге вас раскритико­вал — а то ничего не делаю; даже браниться не с кем».

Михаилу Погодину. Начало ноября 1830 года

Портрет Михаила Погодина. Фр. Шир. Прага, 1846 год Государственная публичная историческая библиотека

Еще один адресат болдинских писем Пушкина — Михаил Погодин, писатель, историк, издатель, который с конца сентября 1830 года по собствен­ной инициативе стал выпускать при «Московских ведомостях» специальные холерные бюллетени — «Ведо­мость о состоянии города Москвы» для «сообще­ния обывателям верных сведений о состоянии города, столь необходи­мых в насто­ящее время, и для пресечения ложных и неосно­вательных слухов, кои производят безвременный страх и уныние». Впрочем, как писал Погодину об этом предприятии Алексей Хомяков: «…вижу я, что у вас новое, не совсем забав­ное занятие — объявлять России, сколько добрых людей в Москве на тот свет отправляется».

Пушкин в Болдине читал это погодинское издание, но желал получить от него и художес­твенное сочинение — трагедию «Марфа, Посад­ница Новгородская», которая успеет дойти до Болдина незадолго до пуш­кинского отъезда. Как поз­во­ляет судить письмо Погодину от конца ноября, Пушкин свое слово сдержал и покрити­ковал трагедию от души. В свою очередь, Пушкин послал Погодину для публикации «апокалипси­ческую песнь» — стихотворение «Герой», написанное по случаю посещения холерной Москвы Николаем I.

9. О сочувствии несчастным

«Мы симпатизируем несчастным из некоторо­го рода эгоизма: мы видим, что, в существе, не мы одни несчастны. В человеке, симпат­изи­рующем другому в счастии, следует предпо­лагать душу весьма благородную и весьма бескорыст­ную. Но счастие…. это большое может быть, как говорил Раблэ о рае или о вечности. Я атеист в отношении счастия, я не верю в него и только подле моих добрых старых друзей начинаю немного колебаться».

Прасковье Осиповой. 5 (?) ноября

Прасковья Осипова. Рисунок Натальи Ивановны Фризенгоф. 1841 год Wikimedia Commons

В Болдине Пушкин получил два письма от соседки по псковскому имению Прасковьи Осиповой: они были дружны со времен ссылки в Михайловское в 1824 году. Рассуждая о счастье, Пушкин вспоминает легендарные слова Франсуа Рабле, будто сказанные им перед смертью: «Я отправля­юсь на поиски великого „может быть“».

10. О возвращении в Москву, творческих успехах и финансовом кризисе

«Милый! я в Москве с 5 декабря. Нашел тещу, озлобленную на меня, и на силу с нею сладил — но слава богу — сладил. На силу прорвался я и сквозь каранти­ны — два раза выезжал из Болдина и возвращался. Но слава богу, сладил и тут. Пришли мне денег сколько можно более. Здесь ломбард закрыт, и я на мели».

Петру Плетневу. 9 декабря

Пушкину удалось добраться до Москвы только 5 декабря 1830 года. Получив к 27 ноября из уездного города Лукоянова свидетельство о благополучном эпидемио­логическом состоянии Болдина, Пушкин наконец уверенно выехал из нижегородского имения, хотя все равно был на несколько дней задержан при подъезде к Москве в карантине в Платаве (ныне деревня Плотава Орехово-Зуевского района Московской области). Финансовые итоги трехмесячного карантинного сидения были малоутешительны, но зато творческие свершения — велики. Пушкин взахлеб дальше пишет Плетневу:

«…в Болдине писал, как давно уже не писал. Вот что я привез сюда: 2 последние главы Онегина, 8-ую и 9-ую, совсем готовые в печать. По­весть писанную октавами (стихов 400), которую выдадим Anonyme  Речь идет о шуточной поэме «Домик в Коломне».. Несколько драмма­тических сцен, или маленьких трагедий, именно: „Скупой Рыцарь“, „Моцарт и Салиери“, „Пир во время чумы“, и „Д.[он] Жуан“. Сверх того написал около 30 мелких стихотворений. Хорошо?..»

P. S. Летом 1831 года, когда новая волна эпидемии холеры затронула не только Москву, но и Петер­бург, Пушкин напоминал Плетневу, утешая его после смерти Дельвига и близкого приятеля Плетнева Молчанова: «…хандра хуже холеры, одна убивает только тело, другая убивает душу. Дельвиг умер, Мол­чанов умер; погоди, умрет и Жуковский, умрем и мы. Но жизнь всё еще богата; мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши — старые хрычовки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята; а мальчики станут повесничать, а девчонки сентиментальничать; а нам то и любо. Вздор, душа моя; не хандри — холера на днях пройдет, были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы».

Все 15 стихотворных текстов поэта комментирует пушкинист Алина Бодрова

arzamas.academy